Лев Рубинштейн: Все не зря вообще в жизни

Поэт, публицист и общественный деятель, родился в Москве в 1947 году, рос в семье евреев; его отец — военный инженер. Лев начал заниматься литературой в 1960-х и стал одним из основоположников и лидеров московского концептуализма.

Как именно ощущалось ваше детство?

Ощущалось очень противоречиво. Дело в том что, и это исключительно благодаря моим родителям, я объективно родился и рос в очень мрачное для страны время. Одно из самых мрачных. Послевоенное, полуголодное, скученное. Тут еще опять началось закручивание гаек, началось буквальное повторение массовых репрессий, начали заново сажать людей. Все еще было мрачно и тяжело. К тому же началась, вполне на официальном уровне, антисемитская кампания. В общем, было будь здоров. Но мои ощущения в младенчестве были самые счастливые, вот в чём дело, и это парадокс. Только благодаря родителям я как бы в коконе себя чувствовал, тепло.

То есть отрицательные чувства появились уже сейчас, по прошествии времени?

Позже, сильно позже, да. Я видимо был стихийным сталинистом, потому что Сталин умер, когда мне было 6 лет… А при постоянно включенном радио, при постоянных этих газетах, портретах — он меня всюду преследовал, и это тоже как-то влияло. Была такая раздвоенность, потому что я знал, что у меня есть отец, и я его любил, а радио мне говорило, что отец всех — Иосиф Виссарионович Сталин. Как бы два отца. (смеется) Так что какое-то относительно объективное представление о времени появилось намного позже, конечно.

На современность не похоже?

Нет, нет. Понимаете, все эти аналогии абсолютно хромают. Ничто никогда не повторяется. Просто мы живём в принципиально другую технологическую и информационную эпоху. То есть сейчас много всяких гадостей, но это абсолютно другие гадости!

Когда вы смогли выделить для себя литературу и культуру в общем? В какой момент жизни?

Эх, трудно сказать. Не рано, нет. Я в детстве вообще, в отличие от прочих мальчиков, о своем будущем профессиональном как-то специально не думал. Но у меня был знаменитый дядя. Дядя Боря Рубинштейн. Тогда один из известнейших в Москве гинекологов, его знали все. Мне льстило, что моего дядю все знают, что он такой знаменитый, и мне ну хотелось быть врачом, но не более того.

Писателем тоже конечно хотелось быть, но очень абстрактно. Быть-то хотелось, но я при этом ничего не писал. У меня про это тоже есть рассказ кстати, называется «Скелет писателя», найдите в интернете, он как раз о том, как я фантазировал о своем писательстве… Но всерьёз я об этом как-то стал задумываться уже… Ну в старших классах наверное что-то стал сочинять, но страшно вспоминать о том, что я там сочинял. Тем не менее, какой-то был позыв.

Так как же вы пришли к литературе?

Видимо по контрасту. Был только я и, недавно к сожалению умерший, мой двоюродный брат, Юрий Злотников, который очень известный на сегодняшний день художник. Но он сильно старше меня, многие даже считали, что он мой дядя, потому что у нас лет 15 разница… Да, думаю по контрасту, хотелось чего-то нового, другого. Не хотелось учить математику.

Отчасти дело и в том, что я вырос в абсолютно такой инженерно-технической семье. Все кругом! Все, кроме меня, были инженерно-технические. Вообще если говорить о большой семье, такой как мои дяди, тети, двоюродные братья, а их было очень много — поколение моих родителей вообще было многодетным. Моя мама была пятая, а отец шестым, а я застал всех этих дядей-тетек живыми и молодыми, и это было совершенно невероятное что-то! Те очень часто вместе собирались, были крикливые, шумные, но очень дружные. Ужасно ругались, ссорились, но обожали друг друга, так бывает. И в основном все были таких позитивных профессий, что называется.

Кстати, насчет инженеров. У меня был брат, на девять лет старше, такой вот шестидесятник. Тоже инженер, как и все прочие, но в его поколении… А я, надо сказать, ну, как это часто бывает у младшего брата и старшего, я к нему тянулся, ему подражал, и в подростковом возрасте тот был для меня большим авторитетом. Родители были для меня уже слишком…, а старший брат вроде и брат, но в то же время поколение как бы «взрослых», поэтому я через него многие вещи и постигал, кстати как и интерес к поэзии, как ни странно!

В его поколении было модно и принято интересоваться поэзией, интересоваться джазом. Они бегали по выставкам, устраивали поэтические вечера — это для них было очень важно. Важно вообще для жизни. Знаете, молодой человек, который не знал наизусть сколько-то стихов, не имел шанса с девушкой познакомиться.

Так вот, это такая знаменитая история, которой я был свидетелем… Братец мой купил у каких-то хмырей на задах ГУМа пластиночку. По-моему, заплатил за нее типа трояка, а для студента это были очень серьезные деньги. Это был там, не знаю, ужин в ресторане с девушкой! Так вот, он их потратил, принес домой эту пластиночку, поставил проигрывать и ждет. Ждет, думает будет восторг, а там шипение и ничего не происходит. И уже к середине он понимает что его… Кхм. И в итоге, где-то в самом конце записи, такой неприятный, приблатненный голос говорит: «Вам музыку? А вот х*й вам музыка!» и все.

То есть мало того, что там ничего не было, так еще и поиздевались! Он очень расстроился конечно, но для меня это стало темой для целого рассказа. Все не зря вообще в жизни!

…А родственники очень не хотели, чтобы я получал гуманитарное образование. Потому что, думаю, в их поколении еврейских людей жило то, что ребенок должен иметь профессию…

Специальность, возможно?

Специальность, да, хорошее слово! Они считали, что «вот это вот все» для свободного времени. Мама все время говорила: «Вот у нас есть друг Володя Щпицберг». И что дальше? «Вот он — прекрасный инженер, но он и прекрасный художник. Он на все выходные берет этюдник и…» Ну и на здоровье! «Ну ты хочешь писать стихи? Но ведь надо иметь…» А я отказался иметь, в итоге попереживали, но смирились.

Еще: «Этот Юра Злотников… Значит, он абстрактные какие-то картинки рисует… Ну что хорошего?», а то 60-е годы, родственники с ума сходили. Он ведь один из первых, но все его воспринимали как абсолютного психа.

Все, вместе с Хрущевым.

Да, да, да! (смеется) А я, опять же из духа противостояния, тоже не понимал, но к такому тянулся. Потому что это для меня было что-то новое, непонятное, а я любил непонятное.

Фото: Тамара Антия

Люди, которые хотят что-то начать делать, но не могут. Есть для них какой-то совет?

Если хотят начать, но не могут, это видимо значит не очень хотят. (смеется) Вообще, на мой взгляд, идеальное состояние человека — это неписание. Это у меня такой буддистский принцип, давно исповедуемый, что чистый лист всегда предпочтительней того, на котором что-то написано. Писание вообще-то такая штука… Какое-то большое проклятие, страшное. Сплошная нервотрепка… Но! Те редкие случаи, когда ты что-то пишешь, чувствуешь, что тебя воздух подхватил, начинаешь ощущать собственную невесомость, понимаешь, что все получается… Это же невероятное счастье, и ради этого конечно стоит помучиться. Но ведь никто не дает гарантий, понимаете?

Как относитесь к музыке? Какая вам нравится?

Разнообразная, могу только сказать, что мимо рок-музыки я прошел, как ни странно. Ну, не считая такую классику вроде The Beatles. Скажем так, специальной областью интересов это не было, то есть что-то знаю, а что-то не знаю. При рождении каких-то явлений сам присутствовал. Помню первые квартирники Бори Гребенщикова, но это случайно и по знакомствам. Такая в общем тусовка, да и просто культура тогда была плотной. Я же всегда больше любил академическую музыку и современную классику.

Не ушла ли сейчас классика в саундтреки?

В общем, да. Но это очень просто объяснить, почему она ушла. Композиторам хочется сочинять классику, а в кино еще и платят. Люди ходят на концерты, да, но точно не так как в кино. Да и началось это давно, вот наши, скажем, авангардные композиторы, вроде Альфреда Шнитке — их ведь не исполняли, не издавали, они все зарабатывали в кино.

На ваше недавнее высказывание о футболе, в своем твиттере ответил один небезызвестный Владимир Соловьев. Он пишет: «Человек пропустил замечательную возможность промолчать»…

Знаете, я был уверен, что написал такой примиряющий всех текст… Не кинул камни в тех, кто там ликует. Вообще не в этом дело и все равно, что же за уроды?

Это какой, телевизионный Соловьев что ли? Господи, вот мудила!

Это можно оставить в ..?

А почему нет, если он мудила? Я подозреваю, он это знает и сам.

Не знаю, но в том же твиттере к нему часто так обращаются.

Да, да, да! (смеется) С другой стороны, я вообще ругаться не люблю публично. Между нами люблю, но не публично. Не потому что боюсь, что он в суд подаст, просто, ну зачем? Да ну их в жопу!

Как часто вы выступаете вне Москвы?

Достаточно часто, как позовут так и еду. В последнее время чаще, чем раньше. Интересно очень, стараюсь не отказываться, только если это не совсем что нибудь безумное. Я вообще стал по России ездить сильно позже чем по Европе или Америке. В том же 89-м году впервые выехал, и это впервые сразу Лондон был. Потом стали много звать, приглашать на волне этой всей Горби-мании. В 90-е годы в стране было совсем мало денег, но потом и здесь стали звать. Я так впервые побывал в Сибири, на Урале…

Сильно в регионах отличается публика от Питера или Москвы?

В каждом городе, я и сегодня в этом убедился, есть некая часть, некоторое ядро людей, которые все знают, все читают, всем интересуются. С которыми я говорю на том же языке, на каком я говорю на Тверском бульваре, допустим. Где-то больше, где-то меньше.

И есть все же некоторое преимущество у так называемой провинциальной публики. Я сейчас говорю о слове «провинциальной» не в оценочном, а в таком географическом смысле. Эти люди менее снобские, менее зажравшиеся, чем столичные. В Москве действительно ты не знаешь куда пойти, потому что за один вечер проходит 35 каких-то мероприятий, которые ты по идее мог бы посетить. Надо все время выбирать, и в результате — ты никуда не идешь. Много раз получалось, что на моих вечерах в маленьких городах публики было гораздо больше чем в столице, просто потому что они — москвичи, и я москвич, в итоге «успеется». Ведь человек, который живет около театра, в этот театр никогда не ходит. «Ну а что? Еще схожу.»

В Туле вы в первый раз? Чего не хватает таким маленьким городам?

Нет, нет, я второй раз в Туле, но много раз ее проезжал. Потому что ездил в Ясную Поляну, в том числе и с выступлениями. Ну и, во-первых, Тула не такой уж и маленький город, да и, по-моему, всего хватает, не знаю. Знаете чего не хватает не маленьким, а таким близким к Москве городам? Не хватает дистанции от Москвы. Близость к столице страшно им вредит. Она вредит Твери, вредит Туле, вредит Рязани, вредит Ярославлю…

Пара слов читателям.

Не унывать, не складывать руки, не ныть. Вообще нужно что-то делать, махать руками, ногами, чтобы выплывать. И взбивать масло, как было в знаменитой легенде про лягушку. Вот и все.

Фото: Тамара Антия