Время сглаживает различия городских объектов. Сегодня равнозначными для социального ландшафта выглядят и дворец Лугининых, и усадьба Бориса Гольденблата, и бывший ликеро-водочный завод.
Однако чуть больше ста лет назад город был намного меньше, а статус жилья определялся близостью к центру – месту сосредоточения Большой Истории. В случае Тулы — к Кремлю как месту боевых действий во время крымских набегов и Смуты и к оборонному заводу, над которым работал Петр I.
Вероятно, ликеро-водочный завод тогда воспринимался горожанами как сегодня воспринимается, например, Косогорский металлургический, а дома Верхне-Дворянской (Гоголевской) улицы – как дома Рогожинского или Октябрьского поселков.
Каждое здание, о котором пойдет речь в тексте, появилось в том или ином месте, потому что не могло появиться в другом. Каждое – составная часть социального микропространства района: от центра до пригорода дореволюционной Тулы.
Оптика
В английском языке у слова “история” есть две формы. History — повествование о славных и трагических событиях прошлого. И story — рассказы из частной жизни: о любви и расставании, дружбе и предательстве.
В риторике становления национальных государств история определяется как жизнь и дела правителей, священников, героев – то есть как history. В городском планировании history возникает только при стечении обстоятельств большой истории. Например, это дом губернатора или здание правительства, место, где жил, работал знаменитый политик или писатель.
В 20 веке благодаря французской школе “Анналов” появилась новая оптика, в которой story приравнивается к history: теперь важно не только здание, где жил поэт и писались манифесты, но и водонапорная башня или дом с мезонином как элементы бытовой и экономической жизни.
Небольшие города редко претендуют на Большую Историю. Вот и Тула никогда не была локацией, где создается history. Городские объекты, не имея национальной ценности, менялись по утилитарным соображениям, часто уходя под снос. Однако Тула как место рождений, любви, расставаний, встреч и смерти была и, конечно, остается локацией создания story, наполняющих городские пространства содержанием.
Реконструкция I: дворец Лугиныных
Расположение дворца Лугининых (факультет филологии Толстовского университета, ул. Менделеевская, 7) – напротив Кремля, около городского сада – выглядит закономерно для элитного жилья 18 века. Зданий такого статуса раньше 18 века в городе почти не найти: долгое время Тула была поселением на окраине страны, где не только вести торговлю, но и накапливать капиталы, на которые можно строить каменное и кирпичное жилье, было затруднительно. С началом правления Петра I границы Российской империи расширились на юг – из пограничного города Тула постепенно становилась провинциальным.
Открытие оружейных заводов и освоение месторождений ценных металлов на Урале привело в Тулу большие инвестиции, которыми управляли купцы и торговцы. Одни из них – Лугинины, которые из посадских жителей перешли в купечество. Они владели несколькими месторождениями на Урале, полотняными и бумажными мануфактурами, занимались торговлей от Англии до Китая.
Ларион Лугинин построил дворец в 1760-е в годы, когда Екатерина II дерегулировала внешнюю торговлю и давала многие преференции элите.
Экспорт, который обеспечивали купцы, касался в основном сырьевых товаров – пеньки, сала, леса, соли – и при Екатерине был свободным, что позволило многим купцам заработать на строительство дворцов. Однако в структуре экспорта очень быстро росла доля хлеба и зерна, на который распространялась государственная монополия. В конце концов внешняя торговля зерном стала настолько значительной, что другие виды товаров не давали такой прибыли. Это, вероятно, привело к тому, что дворец Лугининых несколько раз менял владельцев.
В 1855 году очередной собственник — купец Алексей Салтин — начал искать покупателя в лице государства. Поначалу он рассматривал церковь, которая могла бы открыть в дворце семинарию. Но в итоге остановился на Министерстве народного просвещения, которое в 1860 году начало перестройку дома под мужскую гимназию с пансионатом. Через нее прошли писатель и врач Викентий Вересаев, сыновья Льва Толстого: Сергей, Лев и Илья.
Появившись как реакция на новые нерегулируемые рынки сбыта дворец Лугининых в конце концов стал частью государственного аппарата, исполняя, как пишет Пьер Бурдье, одну из его главных функций – предоставление образования.
Реконструкция II: доходный дом Бориса Гольденблата
Доходный дом Бориса Гольденблата (ул. Бундурина, 25) давно заброшен, здесь был пожар в 2020 году. Сам район – от Советской до Льва Толстого – напоминает бразильскую фавелу. Элитные многоквартирные дома пристроены к избам, облепленным сайдингом, между пустырями и советскими панельками.
Однако до революции 1917 года этот район был местом проживания тульских состоятельных горожан: здесь селились врачи, в том числе Смидовичи, одним из которых был Викентий Вересаев, находилась резиденция губернатора, меценаты открывали детские сады, а совсем недалеко в 1893 году на месте свалки открыли парк, который вскоре стал Белоусовским.
Хотя начиная с петровских времен русские города строились на европейский манер – ровные ряды домов выстраивали вдоль сетки улиц – окраины зачастую были усадебными кварталами. Вероятно, это связано с дешевизной земли и низкой плотностью населения в восточной Европе, что и создало для тульских горожан возможность строить небольшие усадьбы в черте города.
В 1893 году юрист Борис Гольденблат приобретает двухэтажную усадьбу на Верхне-Дворянской (Гоголевской) улице и через пять лет пристраивает к ней доходный дом. Гольденблат занимался в основном делами, связанными с землепользованием, и, видимо, на этой почве познакомился со Львом Толстым, который тоже работал в судебной системе.
В доме Гольденблата находилось тульское отделение попечительства глухих, которому покровительствовала императрица Мария Александровна, а также тульское акцизное управление. Остальные помещения сдавались в аренду: в Российской империи можно было владеть только домами, что могли позволить себе немногие, но был разрешен съем жилья, чем и пользовались состоятельные горожане, возводя доходные дома с квартирами под аренду.
Трехэтажный кирпичный дом — отображение экономических реформ Сергея Витте 1890-х годов. Благодаря им уменьшились ставки по займам, что сделало деньги более дешевыми. Реализацию планов по индустриализации министр финансов возлагал на зарождающуюся буржуазию, которая на дешевые деньги могла бы развивать рынок товаров и услуг.
На своеобразной денежной волне в Туле появлялись новые производства, к которым расширялся город и которые требовали юридического и административного управления со стороны местной исполнительной и судебной власти. Реформы проводились через госаппарат и затрагивали непосредственно его служащих, одним из которых и был Борис Гольденблат. По всей видимости, на денежной волне реформ он и сумел заработать достаточно средств для строительства доходного дома.
Гольденблат был членом еврейской общины: его фамилия имеет немецко-еврейское происхождение. Сам он был председателем хозяйственного правления общины, а в 1914 подал прошение на передачу еврейского кладбища (сегодня оно находится на ул. Марата, но тогда это был промышленный пригород) из муниципальной собственности в общинную.
В советское время дом был передан в собственность города, а сам Борис Гольденблат успел побывать в 1917 году губернским комиссаром (министром) юстиции и позднее стал редактором городских юридических журналов.
Реконструкция III: ликеро-водочный завод
Лофт-пространства — это, как пишет социолог Шарон Зукин, попытка придать бывшим промышленным зданиям новый смысл в условиях роста экономики услуг. Производства бытовых товаров в развитых и развивающих странах перенесли в Азию из-за более дешевой оплаты труда. В таких условиях бывшие промышленные комплексы превращаются в заброшенные кварталы.
Впервые на них обратили внимание американские хиппи и художники-студенты, которые нашли заброшенные цеха и склады аутентичными. Вскоре и крупные инвесторы заметили, что бывшие заводы могут быть хорошей площадкой для тех, кто устал от лоска и блеска элитного жилья. В конце концов опыт показал, что лучшим назначением для бывших заводов может быть торговля. В Москве — это пространство Хлебзавод, бывшее хлебобулочное производство, в Петербурге – Новая Голландия, бывший оружейный склад, а в Туле – Ликерка-Лофт, бывший ликеро-водочный завод.
В конце 19 века министр финансов Сергей Витте решил ввести в Российской империи монополию на хлебное вино, под которым в то время понималась водка. Это нужно было для увеличения поступлений от прибыли со своих предприятий в казну.
В 1903 году в Туле было построено типовое складское помещение: точно такие же здания возвели еще в Ярославле, Воронеже, Калуге и других городах. Особенности производства и хранения водки в то время были таковы, что и цеха, и склады должны находиться поблизости. Так водочный склад стал полноценным заводом. Однако с началом Первой мировой войны в 1914 монополию отменили, а завод временно стал выпускать медицинский спирт.
Южная граница Тулы проходила по ул. Мотякинской (сегодня – Льва Толстого). Поэтому на ней по обе стороны проспекта Ленина находятся католический храм и кладбище.
Ликеро-водочный завод расположили в пригороде, неподалеку от циклодрома (современного велотрека) и южных городских ворот (перекресток проспекта Ленина и ул. Агеева). За сто с лишним лет Тула расширилась – и теперь бывший ликеро-водочный завод находится почти в центре города.
Границы прошлого и настоящего
Немецкий культуролог Герман Люббе уже много лет изучает границы настоящего, длящегося времени, пытается понять, когда здание становится местом отсутствия бытовой жизни, объектом истории, не претендующем на полноценное участие в городской жизни.
Если судить по доминирующей советской застройке о генезисе Тулы, то может показаться, что она появилась немногим больше 80-90 лет назад. Немногие оставшиеся здания более раннего времени кажутся шпилями “русской Атлантиды”, выглядывающими из-под океана времени.
Сегодня старые здания за пределами реконструированного центра не представляют массового интереса и находятся в переходном состоянии: от покинутого жилья к заброшенному.
Многоэтажные жилищные комплексы в историческом центре, вероятно, являются симптомом распада остатков прежней, дореволюционной, социальной жизни и признаком необходимости создать на образовавшейся пустоте новую.
Бытовая юность Тулы вызывает печаль: слишком многое в городе начинается сначала. Но в то же время появляется возможность оказаться в начале начал.
