«Укрощение строптивой» в постановке Евгения Маленчева возвращается на сцену Тульского Академического театра драмы уже 19 января.

Одни уходили со спектакля, оставляя позднее гневные комментарии в интернете. Другие рукоплескали так, как никогда ранее в Тульском драматическом театре. Эта постановка вызывает много вопросов. Если вы любите театр, её стоит посмотреть.

Кто-то, не сняв грим, идёт в курилку, кто-то предлагает своим коллегам орешки. Так заканчивается рабочий день актеров спектакля «Укрощение строптивой», поставленного молодым тульским режиссером Евгением Маленчевым. Он успел побывать по обе стороны театральных баррикад: начинал свой творческий путь актёром, сейчас же занимается режиссурой. То, что сделал Евгений и его коллеги — совершенно новое прочтение комедии Шекспира с безумными декорациями, странными танцами, непривычными костюмами, восьмиметровыми волосами Катарины и вэйпом. «Дикий трэш», — так называет постановку сам режиссёр.

Фото: Тамара Антия

Почему именно «Укрощение…»

Эта постановка — постановка не совсем про сюжет, а про игры с воображением зрителя. Это спектакль про нормальную ненормальность каждого.

Фото: Тамара Антия

Евгений: Дело в том, что автор и материал предполагают такого рода странную форму. Когда человек не читал текст или читал, но видит в нём лишь сюжет, мне кажется, это немного глупо. Что там такого интересного в сюжете, что такого невероятного?

Была там какая-то капризная женщина, пришёл какой-то парень, что-то там с ней сделал, и она перестала быть капризной. Ну, просто невероятно интересно! Это ж… новый сезон «Шерлока» можно на этом построить. Но это пьеса, которой пять веков, которая ставится по всему миру каждый год десятки раз. Значит, всё-таки есть в ней какая-то загадка, которая не даёт людям покоя.

Разгадка мне кажется в прологе (его, кстати, вербально в спектакле нет), из которого мы узнаём, что всё увиденное далее — розыгрыш бродячих актёров одного полуспящего пьяницы, которого уверяют, что он лорд. Мне кажется, вот в этой абсолютно абсурдной обстановке и должен быть воспроизведён спектакль. Именно поэтому я ставлю зрителя на место этого алкоголика.

Это история про абсолютно ненормальных людей, и я искренне верю в то, что каждый человек — рыцарь абсолютно ненормальный. Что мы делаем дома ночью, когда мы остаёмся одни и нас никто не видит? О чём думаем, чего хотим, что представляем? Все мы в этом смысле Катарина.

Полина Шатохина в роли Катарины. Фото: Дык Нгуен

Кстати, уместен ли тут вопрос: какая задача стояла перед режиссёром?

Да, конечно, даже, наверное, не перед режиссёром, а перед постановочной командой, потому что у каждого в общем замысле просто была какая-то отдельная часть. У художника (Настя Бугаева) — своя, идейная, композиционная, визуальная. У хореографа (Лев Шелиспанский) — пластическая, она была сформулирована совместно. Также у художника по свету (Нарек Туманян), у артистов, у реквизиторов, у костюмеров и т.д. У меня — своя задача.

Лев Шелиспанский. Хореограф. Фото: Тамара Антия

Главное: на сцене ничего не происходит бессмысленно. Но в то же время я всегда оговариваюсь: искать какие-то загадки, намеки и символы, потому что жёлтое — цвет разлуки — вот это всё полная ерунда. Это не кроссворд и не ребус, это, всё-таки, театр. Конечно, так спектакли не придумываются, но при этом, когда у зрителя есть своя интерпретация, это здорово.

Одна из главных задач была сделать спектакль про то, что воображение гораздо интереснее какого-то логического, реального мира. И когда зритель включает своё воображение, первое, что с ним происходит, — он говорит: «Это что?» И в этот момент он как бы открывает глаза, а не убегает в страхе от непонятного, непривычного, он включает свою фантазию, свой ум, свою эмоцию, то, собственно, спектакль рождается для него.

Общая боль. Катарина сегодня

Главное — быть искренним, открытым и честным как со зрителем, так и с людьми, которые с тобой работают. А это довольно трудно сегодня, когда многие скрываются за доспехами ироничности и сарказма.

Фото: Тамара Антия

Мы (вся команда) долго бились, когда обдумывали, что за проблема с этой Катариной. Мы знаем: есть какая-то строптивая, все её не любят, а почему, собственно, мы не знаем. Нет ни одного ответа, нет чего-то такого: может, она деньги у кого-то украла или в долг взяла и не отдала. (Смеётся). Что, собственно говоря, пристали к человеку? И дальше стало понятно — пристали к ней потому, что она чем-то отличается от всех остальных. Её особенность — это ценность, и Катарина является раздражителем для окружающего мира.

И дальше, окей, про кого эта история? История сегодня может быть про аутиста, например. «Человек дождя» такой, который прекрасный, талантливый, выдающийся, но не совместим с сегодняшним реальным социумом. Убираем историю про аутиста, накладываем другую историю. Историю про гея, например. Сегодня очень сложно выйти и сказать: «Слушайте, я гей, и, пожалуйста, относитесь ко мне, как к нормальному человеку». Даже не пойдем так далеко, вот актеры, с которыми мы работали вместе над спектаклем, тоже чувствуют в себе некоторую странность и нестандартность, которая иногда резко противоречит окружающим. Кому-то мама говорила: «Ты придурок, не надо этим заниматься. Иди лучше в банк работать».

У каждого есть что-то, что выделит его (явно или скрыто) от остальных, но в то же время объединит со всеми той самой ненормальностью. И замысел, и форма подачи провоцируют сегодня в зрительном зале резонанс. Иногда настолько громкий, что человек с шумом встает с места, опрокинув стул. «Да [твою мать], что это?» Его происходящее на сцене так сильно задевает, что он молчать не может, он должен поделиться своим гневом. Хорошо, реакция, пусть так. Если спектакль нравится всем, то это не спектакль, а «Биг Мак».

Фото: Тамара Антия

Вы прям какой-то «Антихайп» в мире театра.

Да, наверное. смеётся

Вот есть Оксимирон, а вы «Антихайп»…

(Интервью прерывается на телефонный звонок Евгению Маленчеву).

Да, что Оксимирон?

Что Оксимирон?

«Пошумим, […]?»

Как, кстати, тебе баттлы, или ты их не смотришь?

Ой, я не люблю, мне, честно говоря, неинтересно. Самое интересное из этих баттлов — это начало. Я хочу, чтобы каждый спектакль так начинался, чтобы выходил человек и говорил: «Ну что, пошумим, […]!» (Смеётся).

Можно считать рэп-баттлы немножечко театром?

(Пауза) Знаешь, если так говорить, то весь мир — театр. В той форме, в которой я видел, как это происходит, это шоу, как бои без правил, требующее определённого антуража и атмосферы. Это уже не театр…

Тогда что же такое театр?

Мне кажется, театр — это в первую очередь про реакцию на то, что сегодня ты чувствуешь и видишь. Режиссёр определяет болевые точки. Другое дело — каким языком преподносить. Вот для меня если этого нет в спектакле, это не театр. Если нет какой-то проблемы, какой-то темы, то это — или шоу, или КВН. Сложно, надо же как-то открываться. Сегодня особенно, когда всё очень иронично в этом мире….

Люди нарочито ироничны?

Я даже не знаю, как это сказать. У Фабра есть прекрасная инсталляция, мне кажется, она абсолютно про современный мир. Он делал доспехи из жуков, и вот это абсолютно про то, в чём я живу. То есть иной раз, общаясь с человеком, ты через эту ироничность и общепринятый стиль общения иной раз вообще можешь ни с кем не разговаривать даже. «Что? Кто ты вообще, подожди! Сними доспехи, дай хоть посмотрю на тебя». Мы так привыкли все блистать, говорить с юмором, так изящно и немножко со снобизмом, а также большим сарказмом смотреть на жизнь: «Ну мы-то знаем!»

Фото: Тамара Антия

Появляется вопрос: нужен ли вообще современному человеку театр?

Вот есть прекрасный город N, например. Это Зауралье. Там есть театр. И в этом городе огромное население — шахтёры, потому что там это единственное дело, которым занимаются. И вопрос: «А нужен там вообще театр?» В общем, если однажды он закроется, то, наверное, никто сильно плакать не будет. Тем более сейчас, когда ты всегда можешь пойти в кино или на Ютубе что-то посмотреть.

Тема сложная. Театр, как неотъемлемая часть культуры человека, почти отсутствует у нас в стране. Но постепенно, начиная с Москвы, ходить в театр становится хотя бы просто прилично, иногда даже модно.

Твоё мнение: государство как-то поддерживает эту тенденцию?

Мне кажется, оно мало понимает зачем вообще театр нужен. Закрыть нельзя — кощунство, нехорошо вроде. Значит, пусть себе работают. Но выделяемые средства и поставленные задачи совершенно не соизмеримы. Конечно, если делать на совесть. Очень часто все средства на постановочные расходы (это большие деньги) театр должен заработать сам. А как он будет зарабатывать сам? И начинается эта история поиска путей, которые будут работать.

Что же это за пути?

Как правило, это решается какими-то идиотскими комедиями, которые, как подразумевается, очень-очень всем нравятся, и на них все очень-очень ходят. С их помощью можно потратить два рубля, а заработать двадцать два рубля. Другое дело, по-моему, театр перестаёт быть театром, на искусство, к сожалению, мало похоже, потому что это уже другое зрелище, это как бы чуть более организованный КВН.

Частный театр более свободен?

У частного театра своя проблема, примерно, как у малого бизнеса. Вот «Барабан» — не театр, это какая-то частная инициатива в области культуры, искусства и чего-то такого.

Барабан — это не театр. Барабан — это вне форматов, это свободно. Барабан — это про современное искусство. Барабан — это про людей, которые хотят интересной жизни. Барабан — это в ТИАМ

Такого абсурдного идиотизма, как то, что происходит с законами и отчётами, я еще не видел. Я просто не верил, что так бывает. Нормальный человек, который делает такие вещи, он должен, наверное, иметь семь-восемь рук, двадцать восемь часов в сутках. Это какая-то абсолютно дикая вещь. Каждые месяцы меняются отчёты идиотские. Кому они нужны — вообще совершенно непонятно.

Отчётами и прочими «бумажками» занимаешься непосредственно ты?

В данном случае я за это ответственный, потому что директор. Хотя когда мы задумывали «Барабан», идея-то была в том, чтобы сделать независимый проект, не связываясь вообще, по возможности, с государственной системой. Это не протест, просто желание своего независимого культурного пространства.

И вроде от нас не требуют каких-то постановок или запрещают что-то читать или показывать, но ждут три грузовика бумаг: отчётов, документов, справок. Это отнимает огромное количество времени, а за просрочку обязательно штрафуют. (Стучит по столу). Я всё жду сейчас, когда уже эту бумажку нужно будет каждый день приносить.

Это внимание исключительно к частным театрам и пространствам?

Нет, конечно. В этом смысле в государственном театре штуки бывают повеселее. Без отчёта ручку не купишь, проще на свои деньги. Предотвращение коррупции. Она же везде, особенно в театре, где людям есть иногда нечего.

Фото: Тамара Антия

И бывают из-за этого проблемы с реквизитом?

Проще иногда не ждать месяцами, а купить самому. В материальном смысле не совсем удобно. В спектакле «Укрощение строптивой» легче оказалось найти вэйп самим, потому что пока его купили бы… В интернет-магазине не ведётся учёт, а тут чек не такой, здесь цена завышена.

Думаю, такая обстановка не может не удручать. Так как же с этим справляться?

Делать честно свою работу и максимально оставаться собой. Не идти на компромиссы с совестью, не обманывать себя, не подменять понятия как удобно в зависимости от ситуации. Сложно? Конечно.

Компромисс не проигрыш?

Есть степень компромисса между тем, что рисуется сначала в твоей голове, до того, что в результате получается. Степень этого компромисса — и есть профессия, потому что каждый день ты где-то уступаешь. Просто потому, что так устроен мир. Потому что дорого, сложно, бессмысленно, кто-то вообще не понимает что это и зачем. Нам, мол, не нравится это, нам просто лень, мы вообще хотим спать, и так далее. И вот в этом главная сложность: находить каждый раз мотивацию для себя и для людей, с которыми ты работаешь.

А что ты можешь сделать, если что-то пойдёт не так? Сказать?

Наорать.

Наорать? Только такие меры?

Да. Ну не только. Если видишь какой-то косяк. У меня если их больше двух, то это уже очень много. Понятно, что каждый, кто приходит в театр, может не заметить, сказать: «Да Женя, да всем [плевать] на то, что там должно быть, никто ничего не поймёт…». Но это не мотивация не делать так, как надо. Например, в какой-то сцене должен был быть дым на сцене, а его не было. И каждый раз у меня ночные кошмары, что, если я не приеду, вообще ничего не произойдёт. И занавес отклеится…

Ты сейчас серьёзно про кошмары?

Ну, да, я иронично, конечно, к этому отношусь, но это несмешно, потому что огромное количество сил уходит, огромное. В какой-то момент уж как просто одержимый, как какой-то сектант. Становишься, как будто в каком-то танце с бубном, дождь вызываешь. Говоришь людям: «Ну давайте, пожалуйста, организуемся!» (Стучит кулаком по столу). «Давайте, блин, внимательно!». «Ну, почему она не уехала?». «Там дверца открылась». Ну что это за разговор, взрослые, профессиональные люди, в конце концов. Мы деньги за это получаем, какие-никакие. Не про это речь.

Мы просто привыкли, — серьёзно, это постсоветская история. Привыкли к тому, что не сделал — расстрел. Вроде как бы и готовы делать, но если какая-то мера вроде расстрела исчезает, то и мотивация пропадает.

Может, если бы это всё не имело смысла, может, я и относился бы к этому как-то так: «А давай-ка так махнём!». «А почему бы и нет?».

А ощущение, что многие, в общем, действительно думают, что так и есть, что я просто делаю какие-то вещи, потому что меня шарахнуло.

Я ничего невозможного не предлагаю. Порепетировали, вроде получилось. Абсолютно какой-то невероятный абсурд — каким путём делаются спектакли. И смешно, и иногда просто хочется выйти, плюнуть и сказать: «Да горите вы все адским пламенем!», и поджечь всё.

Потому что невозможно так. У тебя полное ощущение, что ты воспитательница, а там какие-то безумные, выпившие дети. Это я жалуюсь, поэтому может создаться впечатление, что это какой-то адский ад. Это, конечно, адский ад, но это интересно, в широком смысле.

Когда мне говорят: «Ну, блин, ты сам это затеял, сам придумал. Если ты хочешь, делай по-другому спектакль. Поставь три стула, два стола и поверни вокруг них спектакль. И ничего, и никаких проблем не будет». Да, в этом смысле они правы.

Хочу всё же спросить про концовку пьесы. Что значит финальный монолог?

Финал — это разгадка всего произведения. Катарина отказывается от своей внешней особенности, невероятных длинных волос, но сохраняет свой мир внутри, принимает себя такой, какая она есть. Ей больше не нужны эти огромные волосы, больше не нужно драться, всё это не имеет значения. Она нашла себя в любви. Этот финал — отказ от бессмысленной и яростной борьбы.

Фото: Тамара Антия

«Укрощение строптивой» вы сможете увидеть 19 января в Тульском Академическом театре драмы.